Встречаясь в жизни со смертями, прислуга не может не ждать о том, что «там» и как. персона нерелигиозный обычно даёт «нулевой ответ»: нигде, шиш и никак. Конец. Но даже ему, если он жил хотя малость устремлённо и не для себя, оказывается не всё равно, что будит потом. Он спрашивает себя: останется ли вещь опосля меня, либо всё довольно прахом, как я самолично пропадут ли мои старания? продолжат ли их потомки? А тем временем и — если не от воспитания, то пускай бы бы рефлексивно: а сам-то я — продолжил работа предков? как вкопанный в цепочку поколений, внёс вклад в Историю? И содержание приобретает мерку не от сиюминутного каприза, а от бесконечности — в обе стороны от личного жизненного отрезка. житье становится не просто переживанием времени до смерти, а поступком.
И после это находится удовольствие — такой противоречие на проблема о смысле конечной жизни, какой объясняет, почему урывками нуждаться и умереть. Советская официальная изречение Утешения звучала: «остаться в памяти потомков». Но что бы в памяти остаться, её нуждаться хранить. И в советское время многое делалось для её сохранения. Памятные места (могилы, обелиски, неумирающий огонь), музеи, исторические книги; разные ритуалы для соприкосновения с этой памятью — собрания, линейки, классные часы, почётные караулы…
Связь поколений, чувство Истории, причастности к народу как «историческому субъекту» — это соединительное звено не материальная, а духовная, и желание умереть зa будущее — знак духовности, как бы такая духовность ни отличалась от классической религиозной духовности картиной мира, ритуалами и обычаями. Это общее промежуток для духовности религиозной и светской. Память проникает в душу, формирует осмысленность жизни как исторического движения, становится святыней, над которой язык не позволял глумиться.
Про таких, которые неделикатно касаются того, что другим людям дорого, и говорят: «у них нуль святого». отчество им — легион, и ясно, что человеки душевно чуткие, а следовательно и способные на творчество, созвучное людям, способное пребывать людям опорой, между таких встречаются очень редко. Они способны отказываться либо насмехаться то, чего не пережили, запрещая себе смекать тех, который строит содержание не по их собственной узкой доктрине.
К сожалению, немедленно это не редко. Не говоря уже о сознательных глумцах-постмодернистах, в раздробленном на мелкие «свои истины» народе появляются ортодоксы каждого вида религиозности, которые не обладают элементарной чуткостью к «не своим», не понимают, как сквозь самые разные обряды и ритуалы происходит соединение людей. Одни («самые верующие») начинают издеваться над кем над вечным огнём либо над песней в хороводе, в эхо сами получают от «народников» либо протестантов обвинения в магизме церковных таинств. Таким протестантам (с точки зрения Православия — недоверующим рационалистам), от времени до времени вторят и cтарые «красные» атеисты, пытаясь упрекать непонятное им от лица Православия.
Между тем, едва ли ли около кого-то сцепление с предками остаётся столь живой, непосредственной и постоянной, как около православных.
Православные относятся к мёртвым как к живым, Но находящимся в «ином мире», где души ожидают воскресения для Страшного суда. То питаться «мёртвые» они для нашего мира, Но не для Бога, около которого все живы ([hide]Лк.20:38[/hide]). по-этому их предпочитают нарекать «усопшими», и в этом не только сличение с засыпанием, Но и пример будущего пробуждения. И другая вина этому — в том, что смертью подлинной считают не отлучение души от тела, а отлучение души от Бога.
Умирающие… православные христиане не перестают водиться членами божественный Церкви, сохраняя с Нею и со всеми остальными Её чадами самое действительное, реальное, живое общение [[hide]Свт. Афанасий (Сахаров)[/hide], выделено редакцией].
Общение это взаимное. С одной стороны, человеки нашего мира стремятся повлиять на судьба ранее покинувших мир, молясь о них и совершая от их имени дела милостыни. «Участь отшедших не считается решенною до всеобщаго суда», — говорит духовенство Феофан Затворник. — «Дотоле мы никого не можем вменять осужденным совершенно и на начинать основании молимся, утверждаясь надеждою на милосердие Божие». С противоположный стороны, и усопшие участвуют в нашей судьбе. Оптинский старик схиигумен Антоний в одном из писем своих говорит: «Мы будем поминать, как умеем, на земле, а отшедшие души будут поминать нас на небеси, и небесная моление их об нас значительно больше приносит нам душевной пользы, нежели наша об них. И не только праведники, коих души в руце Божией, молятся ко Господу о нашем спасении, Но и души грешных одинаковый заботятся о нас, что бы мы не попали туда же, где они» (Письма к разным лицам игумена Антония. М., 1869, стр. 408-409).
Общение с ними не прекращается ни на день, происходит не только в богослужении, Но и дома. Оно не имеет так себ е общего с какой-либо «материализацией духов», а происходит мысленно, через ума и памяти. По преимуществу это возвышеннейшее и тинственное соединение со священный Церковью и товарищ с другом происходит в молитвах, включая ежедневные молитвы об усопших каждого православного христианина.
Кроме молитвенного общения, соединительное звено с усопшими происходит через дел милостыни, совершаемых с памятью об усопших, как бы от их имени. А и просто нашими делами, которые мы совершаем в общем с предками историческом движении. Вот как эту простую, совершенно светскую и с с тем глубоко православную идея выразил скитник Митрофан, рассматривая «жизнь и система нравственного развития» как одно из оснований единения и общения миров:
Состояние и провидение усопших душ находятся во внутреннем союзе и во взаимном соотношении с жизнью и деятельностью живущих на земле. деятельный — дела связывают настоящее с прошедшим и с будущим. С прошедшим, как результат предыдущего, а с будущим, как бык для последующего. Дела связывают земное с загробным, связывают нас, живых, с усопшими… Понятно, что настоящая деятельный имела своих основателей — наших предков, которые потому и живут доныне между нас духом в своих делах. Пребывающие на земле развивают идеи своих предков, или же борются с теми, который хочет эти идеи искоренить. Хорошо, если развивается доброе косточка и настоящее племя вкушает добрые плоды, о ту пору добрая бессмертие и вечная память почившим предшественникам.
Говоря о молитве, приходится пояснять, что богослужение — это окончательно не произнесение отчуждённой словесной формулы-заклинания для некоего магического изменения реальности. Это дело погружения души в какой-то многозначащий для неё смысл, её мысленное сводка с переживаемым событием, с тем и теми, о чём, о кусок и кому человеки молятся. при этом само воспоминание уже переживается как тайна соединения. «Вспоминать, и это следовательно — осознавать как реальное, как присутствующее „среди нас“», — писал протоиерей Александр Шмеман [«Таинство Царства», предводитель 10. «Таинство воспоминания», V, выделение авторское].
Так же и светские человеки нуждаются в том, что бы иной раз представить себя соборно с теми, кому обязаны не только жизнью физической, Но и жизнью исторической, полной смысла и от вечного движения вперёд, и от постоянного восхождения вверх.
Скрябин Антон
